В медипространстве РФ уже начали с жаром обсуждать вопрос: что после Путина. Как обычно, обойтись без Украины не могут. Некоторые назидательно поучают, что делать надо не Майдан, а… В этом месте учителя запинаются, не решаясь сказать, что делать надо революцию. Запинаются по двум причинам.
Первая – революции на всей территории РФ законом запрещены. Любые. Лавров даже требовал от ООН запретить само это слово, заменить его термином «государственный переворот» и коллективно осудить. Лавров таки действительно дебил, поскольку в Османской империи данное слово в 1830-ые годы запретили, однако, это не помешало младотуркам и Мустафе Кемалю сделать революцию.
Вторая причина, если делать революцию, то какую. Но делать буржуазную – пошло, а ещё одну социалистическую – неуместно и пошло вдвойне. Никаких других революций классический марксизм больше не предлагает. Энгельс, правда, писал ещё об античной революции, совершённой Солоном и Клисфеном в Афинах, которая низвергла родовой строй. Но написал без привязки к схеме смены формаций и научного обоснования. Маркс один раз вскользь написал о «великой социальной революции» римских плебеев против патрициев и забыл о ней. В общем, классики подозревали о существовании ещё каких-то революций до буржуазных, но заниматься ими не было времени, поскольку готовились к социалистической.
Советские марксисты-ленинцы классиков дополнили и придумали целый ворох разных народных, народно-демократических, буржуазно-демократических, национальных и ещё невесть каких революций. Революцию в Нидерландах и Реформацию в Германии они подвели под статью «ранние буржуазные революции». Благо, «великий и могучий язык» позволяет создавать новые слова без содержания. В них ещё стали выделять и разные этапы, в зависимости от смены где-то в Африке одной просоветской группы другой или от личных симпатий автора, если это касалось давно минувших дней. В результате вышло, что ни страна, то новый тип или подтип революции.
В итоге советские марксисты совсем запутались в типах революций. Роспуск СССР избавил их от этой проблемы и о революциях на постсоветском пространстве забыли до ноября 2003 г., когда в Грузии произошла «Революция роз», отправившая в отставку Шеварнадзе. Ровно через год началась Оранжевая революция в Украине, а в марте 2005 г. Тюльпанная революция в Киргизстане.
В советской Москве всё это радостно назвали бы буржуазными контрреволюционными переворотами, организованными ЦРУ, и не заморачивались бы. Но проблема в том, что в Грузии, Украине и в Киргизстане уже четверть века был капитализм и капиталистические перевороты в них были неуместны даже по понятиям российского языка. Научная мысль в Москве и на окраинах от такой неприятности впала в ступор, но вскоре заявила, что всё это, конечно, революции, но плохие и неправильные, поскольку организовал их Госдеп, то есть, Министерство иностранных дел США. Москва почему-то стала питать к ЦРУ такое сакральное почтение, что боится упоминать его всуе.
Эти плохие революции от Госдепа поначалу назвали «оранжевыми» в честь Украины, вечно не дающей покоя Москве. Потом спохватились по двум причинам. Во-первых, слишком много чести Украине. Во-вторых, «оранжевую» революцию, согласно данным науки и разведки, сделали «бандеровцы». Следовательно, «оранжевые» революции – это «бандеровские» революции, что совсем не комильфо. Поэтому термин «оранжевые» попытались вытеснить «цветными» и «цветочными» революциями, но было поздно, он уже прижился в «русском мире». Вдобавок, «цветочные революции» плохих эмоций не вызывают, что плохо, поскольку в российском языке все слова должны иметь хорошую или плохую коннотацию.
Так российская научная мысль обогатила саму себя ещё одним типом революций и плохих. Настолько плохих, что нынешние московские революционеры уже зарекаются их не делать и вообще революции не делать, поскольку в российском языке это уже плохое слово. Но госпереворот – это ещё худшее слово, о чём всех просветил Лавров, поэтому нельзя понять, что собственно они собрались делать, настолько велик и могуч их язык.
Если учесть, что пока они только обсуждают, как один кремлёвский клан подвинет другой и устранит Путина, и всё это без их участия, то предпочтение явно отдаётся дворцовому перевороту. Так что, сначала будет госпереворот средней паршивости, а затем всё-таки некая хорошая революция. В качестве аналогии они ссылаются на никудышную Февральскую революцию и успешную Октябрьскую. Успешную, поскольку большевики продержались 70 лет после неё. Если бы октябрьский переворот большевиков, эсеров и анархистов провалился так, как провалился июльский переворот самих большевиков, то и Февральскую революцию или госпереворот на России сейчас называли бы успешным и великим.
Русские марксисты долго мнили себя лучшими в мире специалистами по революциям, но на поверку оказалось, что у них нет цельной и научной теории революций, сколько не отсылай всех к Марксу. На практике и в теории у них выходило, если смены правительств происходят с благословения и при участии полпредов СССР, то это революции. Если без участия и благословения, но затем Москву признают, как на Кубе, источником света, то это тоже революции. Если без благословения, без участия и потом не признают, то это не революции, а фигня буржуазная и проделки Госдепа. Однако это не только не научно, но и не всегда применимо на практике. Югославы, албанцы и китайцы социалистические революции сделали, марксистами себя объявили, но считать Москву источником света и коммунизма наотрез отказывались. Революционера Жанна Боккаса в Артеке в 1970 г. в пионеры приняли. Маркс с ним, что он при этом ел оппозиционеров левых и правых без разбору. Но он после этого себя ещё и императором объявил и короновался по образу и подобию буржуазного революционера Наполеона. Вдобавок в 1976 г. он принял ислам и создал Совет центральноафриканской революции. Такой зигзаг Центральноафриканской народно-демократической революции 1965 г. советская наука уже не могла объяснить ни ссылками на Маркса, ни на Ленина.
Базовая проблема советского марксизма была в том, что у Маркса не было цельной теории революций. Ни один марксист до сих пор не указал на текст, где Маркс такую теорию изложил бы, и тем более в привязке к теории смены формаций. Схему смены социально-экономических формаций Маркс привёл всего лишь один раз в жизни и как общепринятую, а не открытую им.
В 1859 г. Маркс в предисловии к «К критике политической экономии», которая была пробником «Капитала», бегло написал о том, что история человечества представляет собой смену четырёх способов производства: азиатского, античного, феодального и современного, буржуазного. Всё, ни до этого в «Манифесте», ни после этого в «Капитале» он ничего такого не писал. Но одного этого абзаца явно мало, чтобы говорить о теории.
Никакого рабовладельческого способа производства у Маркса нет, поскольку к этому времени научное сообщество Европы не признавало его основным и самостоятельным даже для Римской империи. Азиатский способ производства у Маркса тоже отражает научный мейнстрим. Европейцы ещё в XVII в. поняли, что их социально-экономическая организация существенно отличается от стран Азии, и уже итальянец Вико Джамбаттиста пользовался термином восточный (ориенталистский) способ производства. Этот термин есть и у сенсимониста Сент-Амана Базара, у которого Маркс позаимствовал концепцию антагонистических противоречий и забыл на него сослаться, как обычно. Мнение об особом азиатском способе производства к 1859 г. было общепринятым, и Маркс ничего не открывал, а лишь повторял то, что говорили все.
Понятие феодализм к 1859 г. было новым, не устоявшимся и принималось далеко не всеми учёными. Выдающийся бельгийский историк Анри Пиренн ещё в начале ХХ в. продолжал пользоваться термином «Старый порядок», вместо феодализма, которым его французы стали заменять с начала XIX в. Британцы с самого начала весьма скептически относились к революции французов, поскольку традиционно считали, что те ничего путно сделать не могут, но в итоге приняли их слово феодализм. Однако, пришли к выводу, что в Англии феодализм закончился на 300 лет раньше, чем во Франции, а именно к 1500 г. в результате завершения войны Алой и Белой роз. В этом убеждении британцы пребывают до сих пор, тогда как многие французы уверены, что в 1789 г. они низвергли феодализм. Многие, но не все, поскольку с середины ХХ в. не только французы, но и британцы, а также другие нации, особенно скандинавы, стали серьёзно сомневаться, что феодализм вообще был.
Маркс слово феодализм принял, поскольку французские социалисты, коммунисты, революционеры и политики им охотно пользовались, не дожидаясь, когда учёные мужи выяснят, что это такое и был ли он на самом деле. Учёные мужи Франции тоже были не чужды политики, а потому шли за настроениями политических масс. Революционеров и массы вполне утраивала схема: революция 1789 г. низвергла феодалов и подобно ей новая Великая революция низвергнет буржуазию. К 1848 г., когда Маркс писал «Манифест», слово капитализм ещё не было популярным и мало кто, даже во Франции, понимал, что это такое. Поэтому данного слова в «Манифесте» нет. Позже, когда Прудон придал ему популярности в революционной среде, Маркс им не пользовался, поскольку поругался с Прудоном, завидуя его славе.
Маркс ничего нового не изобрёл, когда написал в «Манифесте» о том, что новая пролетарская революция низвергнет буржуазию, подобно тому, как буржуазия низвергла феодалов и королей. Это была расхожая мысль в среде революционеров самых разных национальностей, которые спокойно жили и строили планы в Париже при буржуазном короле-революционере Луи-Филиппе, который ешё и давал деньги коммунисту Этьену Кабе на его проекты. Из-за революции 1848 г. Кабе остался без короля и денег, почему и уехал строить коммунизм в США, подобно многочисленным немецким коммунистам и социалистам. Он стал первым коммунистом, пострадавшим от революции, не совсем понятно какой.
Немецкие и итальянские республиканцы и националисты в Париже, в отличие от Маркса, скромно обещали не грандиозную пролетарскую, а просто демократическую революцию с ликвидацией монархий и феодализма. Еврей Маркс с ними тоже дружил и был столь радикальным немецким националистом, что в письме к русскому помещику Анненкову даже извинялся, что вынужден писать ему на французском языке, а не на нашей гарной немецкой мове.
Делать буржуазную революцию никто не призывал, поскольку это явно пошло. Так что, когда Маркс издал свой «Манифест» и привёз его тираж в Париж, где уже шла, по мнению последующих марксистов, буржуазно-демократическая революция 1848 г., то этот памфлет на немецком языке с банальностями не впечатлил никого. Единственным человеком, которого «Манифест» впечатлил через 20 лет стал Бакунин, который как раз сбежал из ссылки на Дальний Восток и через Японию добрался до Европы.
Бакунина «Манифест» впечатлил так потому, что российская наука, уже тогда самая передовая, утверждала по указанию императора Николая I, что на России феодализма никогда не было, а поэтому и капитализма никогда не будет. На России свой особый родовой строй плюс народное самодержавие и развивается она по самобытному пути. До революции 1905-1907 г. применять слово «феодализм» не только к текущей, но и прошлой истории империи было запрещено даже в академических исследованиях. Позволяли себе такую наглость лишь социал-демократы в листовках. Историк Павлов-Сильванский стал первым в 1907 г., кому цензура разрешила употребить в книге слово феодализм. Так как Бакунин, как и будущие народовольцы, был воспитан в вере, что на России особый строй, то логично, что их целью стал поиск способа как из него перепрыгнуть в социализм или в коммунизм, минуя капитализм.
С поиска трамплина для такого прыжка и началось российское усовершенствование сырых и сумбурных идей Маркса. У Маркса идея революций привязана экономическим детерминизмом к идее о последовательной смене формаций. Если следовать такой схеме, то помимо буржуазной и социалистической революций должны быть ещё феодальная, античная и азиатская революции. Маркс их искать не захотел, о чём и написал Вере Засулич, что он занимается только настоящим и будущим, а не прошлым. Всё, что было до капитализма, ему малоинтересно. Даже феодализм, из которого он вывел революцию и капитализм. В этом был весь Маркс – философ, не написавший ни одной философской работы, и экономист, читавший всё, что издавалось, но оставивший после себя лишь груду конспектов и банальностей, которые Энгельс и Каутский скомпоновали в ещё три тома.
Энгельс после общения с Засулич понял, сколь велика брешь в марксизме, сел писать «Происхождение семьи, частной собственности и государства», а также искать революции в античности и средневековье. Сделал несколько дельных наблюдений, но они не вошли в каноничный марксизм.
В итоге Ленину и большевикам в наследство досталась схема из азиатского, античного, феодального и буржуазного способов производства с указанием, что при переходе от каждого из них к последующему должна присутствовать революция как повивальная бабка истории и пожеланием коммунизма в финале. Маркс мнил себя настолько великим футурологом, что считал ниже своего достоинства написать, как будет выглядеть этот коммунизм. Писать такое – это удел презренных социалистов-утопистов, а настоящие коммунисты должны сперва ввязаться в бой, а там видно будет, как говорил Наполеон.
Большевики в бой ввязались, но когда его дым рассеялся, то увидели, что ничего не видно и с таким наследием надо что-то срочно делать. В результате родилась знаменитая «пятичленка» из первобытного, рабовладельческого, феодального, капиталистического и социалистического способов производства. Сталин её впервые апробировал в 1933 г. на съезде колхозников-ударников. Эту схему приписали Марксу для поддержки традиции, но время показало: работает она всё равно одинаково плохо, как в направлении будущего, так и в направлении прошлого.
Немарксистские исследователи, в частности Теда Скочпол и Чарльз Тилли, вообще отказались от привязки теории революций к какой-нибудь формационной схеме. Даже к схеме смены технологических укладов Ростоу. Получается гораздо продуктивней, хотя и не идеально. Но поскольку «старшие братья» решают в парадигме марксизма проблему, какую сделать революцию, то могу дать им совет: сделайте неолитическую революцию.
Термин неолитическая революция в 1923 г. ввёл австралийский археолог-марксист Вир Гордон Чайлд. Он так всем понравился, что его стали использовать и не марксисты. Суть его в том, что в эпоху позднего каменного века люди начали переходить от охоты и собирательства к земледелию и скотоводству. В СССР не смогли удержаться, чтобы не опошлить и это, и назвали неолитическую революцию переходом от присваивающей экономики к производящей, с чем вряд ли согласятся охотники-профи. Но пусть будет так, тем более что РФ сейчас подвели к необходимости отказа от присвоения чужого труда через завышенные цены на углеводороды и переходу к производящей экономике. Так что, делайте пока неолитическую революцию, а там видно будет.
